Киберпсихология: Белинская Е.П. Человек в информационном мире

Одной из бурно развивающихся областей прикладных исследований в современной социальной психологии являются исследования особенностей коммуникации при условии ее протекания с помощью новых информационных технологий. Социальных психологов, естественно, интересует при этом не сугубо технологический, а «человеческий» аспект проблемы — каковы новые возможности убеждения и влияния, как меняется восприятие партнера по взаимодействию, по каким нормам и правилам строится подобное общение, что происходит при этом с личностными диспозициями самого коммуникатора. Подобные исследования сегодня еще только начинаются, нередко они лишь успевают фиксировать некоторую феноменологию в ущерб ее разностороннему изучению и анализу, но их социальную актуальность и практическое значение трудно переоценить — ведь ХХI век повсеместно определяется как век информации. Заметим, что научная рефлексия гуманитарных реалий информационного общества¹ является сегодня одним из центральных сюжетов всех социальных наук. Какова «человеческая составляющая» нового мира — мира массовых коммуникаций, наукоемких технологий, электронных средств связи? Как меняется деятельность, общение и сознание человека в обществе, основным капиталом, средством производства и ресурсом развития которого становится информация? Иными словами — как отражается формирующаяся «сумма технологии» на человеческом «слагаемом», составляющем ее необходимую часть? Подобное генеральное смещение исследовательского интереса — от анализа информационного общества в целом к анализу проблемы человека в нем — фактически было предсказано в футурологических работах рубежа 50-х — 60-х г.г. Например, еще Ст. Лем в известной «Сумме технологии» отмечал, что основной проблемой будущего, информационного века, станет не решение тех или иных технократических задач, а психологическая профилактика возможного аксиологического коллапса, потенциального разрушения самих мотивационных основ человеческого поведения. Причиной подобной ситуации может стать недооценка агрессивности новой информационной среды по отношению к человеку, ибо «вторжение технологии в проблемы, связанные с личностью, лишь в настоящее время относятся к пустому множеству явлений. Это множество заполнит дальнейший прогресс. И тогда исчезнет масса моральных императивов, рассматриваемых сегодня как нерушимые» [Лем, 1968, с.55]. Таким образом, очевидно, что решение проблемы человека в информационном социуме необходимо имеет и социально-психологическую компоненту. Но прежде чем обратиться к ее анализу на материале современных прикладных исследований, сделаем значительное отступление и вот почему. С нашей точки зрения, на практику сегодняшних работ в этой области оказали и оказывают существенное влияние чисто теоретические концепции информационного общества. Это влияние не столь конкретно-проблемное (ибо действительность жизнедеятельности человека в пространстве электронных коммуникаций оказалась значительно многообразнее, чем это представлялось до момента массового распространения последних), сколь общеметодологическое, чтобы не сказать — идеологическое. Динамика общих ориентиров, задаваемых теоретиками информационного социума, определила для прикладных исследований его и основные концептуальные «рамки» анализа, и «знак» ценностного отношения исследователей к изучаемым реалиям. В этом смысле связь фундаментального и прикладного знания в этой области неожиданно оказалась гораздо теснее, чем это обычно случалось для психологии вообще и для социальной психологии в частности. Итак, как соотносятся теоретические прогнозы и реальность информационного мира? Прежде всего, отметим, что, согласно целому ряду работ, специально посвященных анализу современных макросоциальных процессов [Луман, 1999; Иванов, 1999; Иноземцев, 2001], реальность информационного мира оказалась весьма отлична от тех изначальных футурологических прогнозов, которые строились еще на заре его возникновения. Напомним, что за онтологическое основание своих концепций классики теорий информационного социума, такие как Д. Белл, О. Тоффлер, А. Турен, брали не объективную реальность, а отношения человека с ней, иными словами — субъективную переработку информации об этой реальности. В итоге классическая характеристика информационного общества, оформившаяся на рубеже 60-х-70-х г.г. ХХ века, включала в себя следующие основные параметры. 1) Переход экономических и социальных функций от капитала к информации. Более детально это раскрывалось по целому ряду оснований, таких как: соединение науки, техники и экономики; увеличение информоемкости производимых продуктов, сопровождающееся увеличением доли инноваций, маркетинга и рекламы в их стоимости; высокий уровень автоматизации производства, освобождающий человека от рутинной работы и т.п. Короче, как то общество, в котором «производство информационного продукта, а не продукта материального станет движущей силой образования и развития новых структур» [Masuda, 1983, p.29]. 2) Не собственность, а уровень знаний как фактор социальной дифференциации. В основе этого процесса, по утверждению Д. Белла, лежит рост сферы услуг за счет сферы материального производства, вызывающий, в свою очередь, преобладание в высших социальных эшелонах людей, специализирующихся на выработке кодифицированного (т.е. систематически организованного) знания. Подобный тип профессионального труда неотделим от большего удельного веса в нем всевозможных инноваций, что опять же предъявляет повышенные требования к уровню знаний работника: «Современное общество живет за счет инноваций и социального контроля за изменениями, оно пытается предвидеть будущее и осуществить планирование. Именно изменение в осознании природы инноваций делает решающим теоретическое знание» [Bell, 1973, p.20 — цит. по: Белл, 1988]. Закономерным следствием этого становится, по мнению Белла, формирование новых социальных элит, основанное на уровне полученного образования. 3) Симбиоз социальных организаций и информационных технологий. Согласно тому же Д. Беллу, возможность внедрения новых информационных технологий не только в промышленное производство, но и в социальную сферу определяется, прежде всего, через создание тех ли иных алгоритмов действия — принятия управленческих решений, выбора в неопределенной ситуации или в ситуации риска и т.п. Результатом этого должна стать новая рациональность грядущего информационного века, — основанная не на классической идее «общественного договора» или «социального согласия», а рациональность интеллектуальных технологий, позволяющая наконец-то осуществиться весьма почтенной по своему возрасту мечте об упорядочении социальной жизни: «Любой единичный социальный выбор может быть непредсказуем…, в то время как поведение совокупности может быть очерчено столь же четко, как треугольники в геометрии» [Bell, 1973, p.33 - там же]. Однако уже на период последующего десятилетия, а в дальнейшем — тем более, стало очевидным, что действительность, как всегда, оказывается значительно разнообразней ее предварительных прогнозов. К чему же привела реальная практика воздействия новых информационных технологий на социальную структуру общества²? Так, во-первых, оказалось, что формирующееся информационное общество характеризуется не только и не столько расширяющимися возможностями накопления и переработки информации (как это представлялось классикам), сколько новыми формами коммуникации. Данные принципиальные изменения процесса коммуникации в современном мире рассматриваются по самым разным основаниям. Прежде всего, в качестве наиболее общего изменения отмечают глобализацию средств массовой информации и коммуникации. Именно она задает, по выражению Э. Гидденса, «мировой информационный порядок», сущностью которого становится насильственное распространение западной культуры по всему миру [Гидденс, 1999]. В качестве другого специфического изменения, хотя и менее очевидного, выступает трансформация самой структуры коммуникативного опыта человека. Так в среде новых информационных технологий характерной особенностью коммуникации становится постоянная необходимость «достраивания», конструирования как образа партнера по коммуникации, так и правил взаимодействия с ним [Turkle, 1996; Postmes et al., 1998]. Другие изменения коммуникации внешне носят менее принципиальный характер, и исследователи значительно расходятся в оценках их возможного отсроченного эффекта. Так, например, отмечается возможная потеря научным дискурсом своего привилегированного положения [Poster, 1990], своеобразное обострение традиционных проблем коммуникации, таких, например, как проблема доверия/недоверия к передаваемой информации. В итоге все эти изменения привели к тому, что сегодня теоретики информационного общества фактически отождествляют процессы коммуникации и развития социальных структур: яркими примерами подобного подхода могут служить концепции Н. Лумана и М. Кастельса. Таким образом, существенно изменился первый параметр оценки информационного социума: не информация, а коммуникация оказывается его «смыслообразующим стержнем». Во-вторых, значительные уточнения претерпела и вторая из классически выделяемых характеристик информационного общества, а именно определения роли знания как основы социальной стратификации. Эти уточнения и возражения группируются опять же по самым разным основаниям. Наиболее радикальная точка зрения состоит в том, что в свое время Д. Белл отождествил понятия знания иинформации, задав на будущее определенный социальный стереотип. Между тем очевидна необоснованность подобного отождествления, и сегодня скорее приходится говорить о степени доступак информационным кодам как основании социальной стратификации, чем о степени овладения тем или иным теоретическим знанием. Похожая, но менее радикальная позиция исходит из того, что сегодня уровень знания вообще не является основанием социального неравенства, а доступность информационных кодов как критерий стратификации в ряде случаев также становится избыточным: достаточно учесть объективную доступность источников информации как таковых. В силу неравномерности их распространения (особенно очевидной в условиях нашей страны) как отдельные социальные группы, так и отдельные индивиды имеют разные информационные возможности. Ряд возражений классической позиции Д. Белла состоит в том, что процесс коммуникации в мире электронных технологий. Последний с его преобладанием готового программного обеспечения и соответствующим требованием все менее специализированных знаний, возносит на лидирующие социальные позиции определенный тип людей — обладающих разнообразием и гибкостью когнитивных стилей [Turkle, 1997]. В этой связи интересна также точка зрения известного отечественного теоретика постиндустриального общества, согласно которой формирование технократических элит связано не только и не столько с их «близостью к информации», сколько с объективными изменениями социальной коммуникации. Так само возрастание скорости информационных потоков требует большей быстроты принятия решений во всех областях социальной практики, что может быть достигнуто только за счет их меньшей коллегиальности и большей конфиденциальности [Иноземцев, 2001]. Таким образом, изменился и второй параметр оценки информационного социума: не уровень знания, а характер отношения к информации становится основанием нового социального неравенства. В-третьих, что касается последней, выделяемой классиками, характеристики информационного общества, состоящей в возможности алгоритмизации и программирования социальных процессов, то ее судьба оказалась, пожалуй, наиболее печальной. Ее несоответствие реальности доказывается опять-таки достаточно разнообразно. Например, отмечается, что становление сетевых форм организации производства и, в особенности, связанное с этим распространение сетевого принципа коммуникации существенно затрудняет любую алгоритмизацию, ибо опирается на идею постоянного «достраивания» и собственно производственного, и коммуникативного процесса [Castells, 1998]. Если же обратиться к практике деятельности виртуальных производственных форм и виртуальных сообществ (как максимально выраженному воплощению идеи сетевых форм организации), то можно увидеть, что перенос значительной части информационных потоков во всемирную Паутину затрудняет контроль над ними со стороны тех или иных социальных институтов. Во многом это связано с известным фактом «размывания» статусных позиций в виртуальных сетевых организациях, с исчезновением привычных «ответственных лиц», на которых можно было бы оказать то или иное социальное давление. Вместо них формируются новые центры влияния, так называемые «информационные брокеры» — люди или группы людей, играющие ключевую роль в организации коммуникации, в основном через распространение ее новых норм и правил [Pickering, King, 1995]. Наконец, заметим, что децентрализация и «умножение» субъекта электронной коммуникации (в силу новых возможностей «коллективного авторства» и «игр с идентичностью») определенно ставит под сомнение возможность какого-либо управления им, и уж тем более «программирования». Таким образом, кардинально изменился и последний, третий, параметр исходной характеристики информационного общества: на смену идее о грядущей интеллектуальной рациональности человека информационного века пришло утверждение его принципиальной иррациональности, незавершенности, неопределенности и пр. [Белинская, Тихомандрицкая, 2001]. В итоге получается, что от классических концепций информационного общества на сегодняшний день остались фактически лишь два опорных тезиса (значение которых, однако, фундаментально):

Любые технологические изменения требуют адекватного ответа со стороны человека и общества (т.е., новая технология всегда провоцирует новое социо-культурное содержание);
Неотделимое от современного этапа социального развития накопление объемов информации предъявляет повышенные требования к их смысловой интерпретации субъектом (т.е., новая технология провоцирует новое психологическое содержание).

Именно эти выводы определяют сегодня основные интерпретационные «векторы» прикладных социально-психологических исследований информационных реалий и практико-риентированных работ в этой области. Возникает, однако, закономерный вопрос: а насколько отмеченные тенденции характерны для нашей страны? Как может быть оценена социальная роль новых информационных технологий в обществе глобальных социальных перемен? Какова специфика «информационных вызовов» в ситуации социального кризиса? Прежде всего, заметим, что проблема вхождения России в глобальный информационный мир сегодня активно дискутируется. В дискуссии принимают участие представители общественных наук, специалисты в области самих информационных технологий, социальные практики, и все находят в ней «свой сюжет». Но при всем разнообразии позиций принципиально важным является то, что они существуют и существуют достаточно активно. Представляется, что причин тому несколько. Во-первых, новые информационные технологии — в силу того, что они именно «новые», а потому более «выпуклые» для общественного сознания — довольно часто выступают как «лакмусовая бумажка» при оценке положения России в целом. Соответственно, в зависимости от личной позиции исследователей развитие данных технологий оценивается либо как одно из направлений текущих глобальных трансформаций современной России, либо как залог ее «отставания навсегда» от развитых стран мира. Во-вторых, внедрение новых информационных технологий (пусть еще очень и очень скромное) в действительность посттоталитарного общества актуализирует внимание к проблеме социального влияния. Соответственно, например, Интернет-среда оценивается либо как пространство свободы личности, либо как ресурс практически неограниченного контроля за человеком со стороны государства. В-третьих, — и это представляется нам наиболее важным, — в условиях радикальных социальных изменений новые информационные технологии как нигде более обостряют целый ряд объективных противоречий. Так, в России сегодня повсеместное разрушение производства высокотехнологической продукции сосуществует с наличием весьма динамичного рынка ее потребления; быстрыми темпами увеличивается разрыв между небольшой, но быстрорастущей группой пользователей электронных коммуникаций и огромным количеством людей, не имеющим к ним доступа; растут социо-культурные противоречия между образованной, англоговорящей, космополитически настроенной частью общества и остальным населением. Соответственно, в общественном сознании факт достаточно динамического развития новых информационных технологий может быть оценен как еще один фактор социальной дестабилизации. Но, так или иначе, реалии информационного века все более становятся социальной реальностью современной России, определяя и новые направления прикладных социально-психологических исследований. Поскольку влияние современных информационных технологий на социальные процессы и человека связывается скорее с заметными изменениями характера коммуникации, нежели с информацией как таковой, в центре таких исследований оказываются, как минимум, два вопроса:

Каковы специфические особенности этой коммуникации?
Влияют ли данные особенности (и если влияют, то как именно) на субъекта коммуникации?

Нашеизложение будет ограничено анализом лишь такой коммуникативной реалии информационного мира как Интернет-коммуникация, что вызвано рядом соображений. Прежде всего, динамика распространения Интернет-коммуникации и, соответственно, повышения ее «удельного веса» в процессах коммуникации в целом не имеет аналогов³. Большинство репрезентативных опросов пользователей компьютерных сетей проводится сегодня американскими исследовательскими организациями. Согласно их данным, во всем мире число пользователей Интернета возрастет с 142 млн. чел. в 1998 году до 502 млн. к 2003 году, причем усилятся тенденции так называемого «digital divide» — раскола населения по уровню включенности в телекоммуникации в зависимости от уровня образования, дохода, возраста, места жительства и этнического происхождения [Гуманитарные исследования в Интернете, 2000]. Что касается развития русскоязычного сектора Интернета, то, при всей скромности абсолютного числа его пользователей (3–3,5 млн. чел. к 2003 году), по ряду независимых оценок темпы его динамики в целом соотносимы с мировыми. Так, по данным РОЦИТ и Monitoring.ru, рост информационных ресурсов Рунета составляет 200% в год; объем предоставляемых Интернет-услуг со стороны российских провайдеров равен 150 млн. долл. в год; «емкость» Рунета в глобальной Паутине соизмерима со среднемировыми значениями; справочный аппарат Рунета по ряду параметров обгоняет западные аналоги — во многом это связано с максимальной востребованностью в нем инфоресурсов, посвященных науке и образованию. Таким образом, Интернет-коммуникация является наиболее «выпуклым» объектом анализа среди новых информационных технологий, — прежде всего в силу своего глобального характера и темпов развития. Предпочтение для анализа именно исследований Интернета вызвано также и тем, что он максимально воплощает в себе ведущую особенность современных информационных технологий, а именно их интерактивный характер. Значимое влияние информационной компоненты на социум и на человека стало возможным лишь с момента их качественного изменения, а именно появления для пользователей информации возможности активно участвовать в них. В силу этого информация как ценность общества нового типа определена не только и не столько своей массовостью или общедоступностью, экономическим или политическим потенциалом, сколько возможностью персонализации, задавая для ее обладателя новые грани самоидентификации. И наиболее полно эта возможность представлена в компьютерно-опосредованной коммуникации посредством сети Интернет. И наконец, немаловажным обстоятельством является тот факт, что из всех коммуникационных реалий информационного обществаименно эта область насчитывает большее количество эмпирических исследований. В силу того, что научная рефлексия проблем Интернет-коммуникации только начинается, данные исследования имеют ряд особенностей, а именно: – у них, как правило, отсутствует четкая дисциплинарная принадлежность, что служит отражением начального этапа их развития; – преимущественно они носят описательный характер, что опять-таки отражает начальный этап изучения проблем Интернет-коммуникации и свойственные ему трудности методического характера; – как правило, интерпретация данных, полученных в ходе этих исследований, опирается на чисто технологические особенности Интернет-среды в ущерб возможной, более широкой (например, социо-культурной) «рамке» подобной интерпретации; – выводы данных исследований нередко носят резко оценочный характер, что отражает определенную стереотипизацию компьютерно-опосредованной коммуникации в массовом сознании. Тем не менее, среди всех возможных направлений изучения коммуникативных особенностей новых информационных технологий исследования Интернет-коммуникации преобладают. Собственно психологическим исследованиям свойственны все вышеперечисленные особенности. Что же касается того «проблемного поля», которое ими преимущественно охватывается, то оно сегодня складывается в основном вокруг следующих вопросов и задач:

Изучение тех или иных видов деятельности человека в Интернет-среде, при этом в качестве основных выделяются познание, общение и игра [Гуманитарные исследования в Интернете, 2000];
Изучение следствий этих видов деятельности на уровне личности, в качестве которых выступают особенности мотивации пользователей, структура их Я-концепции, специфика ценностных ориентаций, возникновение тех или иных вариантов поведенческой зависимости;
Изучение Интернет-коммуникации как нового средства традиционных социальных практик — как СМИ, как средства образования, как пространства политического выбора, как способа психотерапевтической помощи и т.п.

Но если взять за основание дальнейшего анализа не частные проблематики имеющихся на сегодняшний день психологических и социально-психологических исследований Интернет-коммуникации, а те базовые подходы к проблеме человека в информационном мире, которые были выделены нами в первой части статьи, то эти исследования можно сгруппировать вокруг определенных дихотомий, задающих «линии напряжения» социо-культурной реальности информационного века. С нашей точки зрения, необходимо выделить следующие такие дихотомии:

активность/пассивность социального субъекта информационного мира (например, как следствие возможностей интерактивности и персонализации в противовес возрастающей интерпретативности информационных потоков);
«разорванность»/гармоничность социального бытия человека информационного общества (например, как следствие превращения его в «круглосуточный магазин» или же в члена «соединенного мира»);
противоречивость/согласованность содержания социального влияния винформационном мире (например, как следствие возрастания ситуаций социальной неопределенности или же максимальной зависимости).

Представляется наиболее интересным остановиться в основном на первой из выделенных дихотомий и рассмотреть имеющиеся исследования влияния Интернет-коммуникации на личность с этой точки зрения. Каковы по результатам прикладных психологических исследований возможности и ограничения «обычного» человека выступать подлинным субъектом в компьютерно-опосредованной коммуникации? Иными словами: субъектность человека в мире информационных технологий — pro или contra? Начнем с аргументов «pro», тем более, что для исследователей Интернет-коммуникации они являются преобладающими. Как правило, исследователи, их придерживающиеся, апеллируют к описанию феноменологии Интернет-коммуникации. Отмечается, что в силу ряда своих объективных характеристик виртуальная коммуникация задает для пользователя максимальные возможности в самоопределении и непосредственном самоконструировании. Иными словами — особенности Интернета позволяют пользователю экспериментировать с собственной идентичностью, создавая «виртуальные личности», которые часто отличаются и от персональной идентичности, и от реальной самопрезентации пользователей. Психологический анализ данной феноменологии в основном центрирован вокруг проблемы мотивации подобных «игр с идентичностью». Он исходит из некой общей посылки: Интернет обеспечивает человеку возможность «убежать из собственного тела» — как от внешнего облика, так и от индикаторов статуса во внешнем облике. А, следовательно, и от ряда оснований социальной категоризации: пола, возраста, социально-экономического статуса, этнической принадлежности и т.п. Соответственно, утверждается, что именно возможность максимального самовыражения вплоть до неузнаваемого самоизменения является одной из распространенных мотиваций Интернет-коммуникации у наиболее активных ее участников [Turkle, 1996, Семпси, 2000, Жичкина, 2001 и др.]. Среди мотивационных причин создания «виртуальных личностей» прежде всего, выделяются, так сказать,«поисковые причины» — желание испытать новый опыт, выступающий как некоторая самостоятельная ценность [Turkle, 1996, Семпси, 2000]. В диссертационном исследовании, выполненном под нашим руководством, также было показано, что создание «виртуальной личности» не является компенсаторным стремлением по преодолению объективных или субъективных трудностей реального общения и взаимодействия: довольно часто «виртуальная личность» оказывается не соотносима ни с «идеальным», ни с «реальным» Я [Жичкина, 2001]. То, что «виртуальная личность» создается именно с целью испытать новый опыт, подтверждают и наше исследование Интернет-коммуникации в подростковом и юношеском возрасте [Жичкина, Белинская, 2000]. Факторный анализ оценок различных Я-конструктов у активных пользователей 14–17-ти летнего возраста показал, что «виртуальная личность» и «реальное» Я занимают прямо противоположные позиции в семантическом пространстве респондентов по факторам активности и социальной желательности. Образ «Я в Интернете» противопоставлен всем остальным конструктам и наделяется чертами любознательности, активности, раскованности в общении и, одновременно, агрессивности. Подобное стремление испытать нечто, ранее не испытанное, может быть объяснено чисто возрастным стремлением к самовыражению, реализуемым через «примерку» на себя различных ролей (в том числе — и антисоциальных). Но не следует забывать, что Интернет-среда предоставляет для этого идеальные возможности, а значительную часть пользователей Интернета составляют именно подростки и молодежь. Таким образом, в целом можно утверждать, что создание «виртуальной личности» служит одним из доказательств расширяющихся возможностей субъектности участника компьютерно-опосредованной коммуникации. Другое обоснование позиции «pro» исходит не столько из технологических, сколько из социальных особенностей Интернет-среды. Сегодня, в отличие от ранних исследований Интернета начала 90-х г.г., «пространство» Интернет-коммуникации оценивается как социальная среда в силу многих причин. А именно — наличия специфического языка взаимодействия («смайликов», аббревиатур, удвоения глаголов, повышенной вербализации различных аспектов телесного опыта и пр.); специфических норм взаимодействия (допущения большей раскрепощенности, следовательно, — как большей агрессивности, так и дружелюбия); избирательной трансляции социальных стандартов (так, например, большая часть «виртуальных персон» наделяется атрибутами физической красоты и силы); социальной иерархии, в основе которой лежит возможность влияния на ход коммуникации (максимально это представлено в играх типа MUD). Но в отличие от обычной реальности, Интернет-среда характеризуется гораздо большей социальной неопределенностью — и в силу своей динамики, и в силу принципиальной безграничности, и в силу наличия большего разнообразия возможностей коммуникации. Иными словами — если бытие человека в социальном мире остается относительно структурированным, то его «виртуальная жизнь», не имея привычных рамок для самокатегоризации, ставит необходимым условием существования решение задачи самоопределения, поиска идентичности. Однако последнее возможно не только через виртуальную реконструкцию персональной идентичности или создание «виртуальной личности», но и через осмысление человеком мотивационных ориентиров своей деятельности. С этой точки зрения доказательством субъектности человека информационного мира могут служить, например, следующие эмпирические факты. Прежде всего, в ряде прикладных исследований отмечается, что влияние Интернет-коммуникации на личность связано не с опытом виртуального общения как такового, а с характером осознания личных целей, которым удовлетворяет компьютерно-опосредованное общение. Так, по этому принципу В. Фриндте, Т. Келер и Т. Шуберт делят пользователей Интернета на «хакеров», «любителей» и «прагматиков». «Прагматики» — те, кто интересуется Сетью эпизодически, в соответствии с конкретной задачей; межличностная коммуникация, активное участие и идентификация с сетевыми сообществами играют для них второстепенную роль. «Любители» не идентифицируются с пользователями Сети в целом или же с конкретными ее сообществами, но и не используют ее в узко прагматических целях. «Хакеры» же максимально идентифицируются с пользователями Интернета как с социальной категорией [Фриндте, Келер, Шуберт, 2000]. В уже упоминавшемся нашем исследовании виртуальных самопрезентаций подростков-пользователей оказалось, что возможны три основных «линии включения» опыта Интернет-коммуникации в идентификационные структуры личности, что, по сути, подтвердило типологию зарубежных авторов. Контент-анализ результатов методики «Кто Я?» и структурированных интервью позволил определить роль опыта виртуальной коммуникации в общей структуре идентичности подростков-пользователей, а именно: «включение» его в персональную идентичность («любители»), в социальную идентичность («хакеры») и отсутствие его влияния на идентичность («прагматики»). В самоописаниях «хакеров» по сравнению с остальными пользователями оказалось также больше характеристик, связанных с пользованием компьютерами в широком смысле, что позволило предположить, во-первых, большую субъективную роль принадлежности к социальной группе, а во-вторых, то, что роль виртуальной коммуникации для «хакеров» заключается в обеспечении принадлежности к группе «продвинутых пользователей». Сопоставление отдельных групп пользователей показало большее количество семейных ролей в идентичности «прагматиков», а также большее количество метафор в самоописаниях [Жичкина, Белинская, 2000]. Результаты ряда других отечественных исследований Интернет-коммуникации также позволяют подчеркнуть, в общем-то, очевидный факт: активность и, соответственно, субъектность поведения человека во всемирной Паутине связана с определенным характером мотивации. Преимущество в данном случае закономерно отдается познавательной мотивации в противовес собственно коммуникативной и тем более игровой [Бабаева, Войскунский, Смыслова, 2000]. С этой точки зрения интересен также сопоставительный анализ мотивационных особенностей зарубежных и отечественных пользователей. По результатам различных социологических опросов (Мониторинг.Ру, РОЦИТ, АРПИ и др.) для ядра русскоязычной аудитории Интернета характерна следующая структура интересов. Наука и образование интересуют около 40% пользователей, на втором по популярности месте — новостные ресурсы (более 30%); минимальные показатели характерны для потребительского поведения в Интернете — приобретения товаров и услуг [подробнее см. об этом в: Гуманитарные исследования в Интернете, 2000]. Эти данные могут иметь разнообразные объяснения. Во-первых, по сравнению с остальными секторами Интернета, ядро русскоязычной аудитории значимо отличается по своему образовательному статусу в пользу лиц с законченным высшим образованием. Во-вторых, для российской аудитории в целом характерно большее доверие к Интернет-ресурсам как к СМИ. В-третьих, в силу ряда социально-экономических причин ресурсы, связанные с Интернет-торговлей, еще крайне недостаточно представлены в Рунете и не завоевали доверия потребителя. С точки зрения динамических изменений за период с 1992 по 1998 год у российских пользователей Сети устойчиво возрастает интерес к научной информации (преимущественно естественнонаучной, особенно — к программному обеспечению) с одновременным ростом интереса к источникам, связанным с юмором, хобби и проведением досуга. И если первая тенденция, пусть и в меньшей степени, характерна и для зарубежных пользователей Сети, то вторая особенность является спецификой собственно русскоязычного сектора: М. Кастельс интерпретирует популярность многочисленных «анекдотов.ру» как отражение традиционного для России способа выживания — народной смехотерапии [Кастельс, 2001]. Однако существует ряд теоретических и эмпирических обоснований позиции «contra», ставящей под сомнение активность человека как субъекта информационного мира. Одно из соображений этого рода состоит в утверждении компенсаторного характера Интернет-коммуникации в целом. Тогда даже такие внешне активные, субъектные формы поведения в ней как создание «виртуальных личностей» оцениваются скорее как репродуктивные, нежели креативные. Так, отмечается, что «виртуальная личность» может представлять собой реализацию «идеального Я»: абсолютно контролируемая и управляемая самопрезентация позволяет «воплотить», пусть только в пространстве виртуального общения, все недостижимые в реальности мечты о «себе хорошем» [Young, 1998]. Но эта же «виртуальная личность» может быть и «плохой» — создаваемой с целью реализации свойственных человеку агрессивных тенденций, которые не могут реализоваться в обычном общении в силу их социальной нежелательности [Turkle, 1996]. Но и в том, и в другом случае «виртуальное Я» окажется ориентировано на некие нормативные образцы, а не будет являться собственным «творческим продуктом». Иными словами — «конструирование Я» в Интернете подчинено тем же ограничениям, что и реальное социальное конструирование личности. Другое обоснование позиции «contra» ряд исследователей находит в характере определенных технологических особенностей Интернет-коммуникации, в частности — ее возможной анонимности.В основе этой точки зрения лежит многократно доказанный социально-психологический факт деиндивидуализации поведения человека (и, следовательно, снижения его субъектности) в условиях анонимного взаимодействия. Интересной попыткой его проверки в условиях Интернет-среды являются экспериментальные работы Р. Спирса и Т. Постмеса [Spears, Lea, 1992; Postmes, Spears, Sakhel, de Groot, 1996; Postmes, Spears, 1998]. Утверждается, что в условиях анонимности, обеспеченной компьютерно-опосредованной коммуникацией, человек не теряет чувство "Я" вообще (согласно классической точке зрения на деиндивидуализацию), а переходит от персонального уровня идентификации к социальному. На уровне поведения это проявляется в повышенном стремлении ориентироваться на групповые нормы, а при отсутствии их явного обозначения — на социальные нормы более высокого уровня общности (более развернутый анализ данной концепции можно найти в: Жичкина, 2001). Очевидно, что такое конвенциональное взаимодействие значительно ограничивает возможности субъектного самовыражения его участников. Наконец, последний ряд аргументов данной позиции связан с таким новым и практически не изученным феноменом, как Интернет-зависимость. Данной проблеме посвящено, пожалуй, максимальное количество современных прикладных исследований Интернет-коммуникации [Young, 1998; Жичкина, 2001, Иванов, 1999 и др.]. Хотя до сих пор не существует однозначно принимаемых критериев Интернет-аддикции, и, соответственно, методик ее выявления, сам факт невозможности самоконтроля за использованием Интернета, пусть отмечаемый лишь у ряда его пользователей, очевидно свидетельствует «против» идеи повышенных возможностей субъектности человека в данном виде коммуникации. Мы анализировали имеющиеся эмпирические данные по Интернет-коммуникации лишь с одной точки зрения — влияния компьютерно-опосредованного общения на личность пользователя, пытаясь показать отсутствие на сегодняшний день однозначного ответа на общий вопрос «pro или contra?». При всей относительно малой распространенности Интернета в России поиск этого ответа для нас представляется более чем актуальным. Условия глобальных отечественных трансформаций, все чаще оцениваемые как социальный кризис, задают некоторую «frame of reference» отношения широких масс пользователей к виртуальной реальности. Определенная усталость общества, для которого социальная нестабильность уже становится стабильным условием существования, не может не опосредовать отношение к такой принципиально изменчивой — и тем самым нестабильной — реальности, как Интернет. Как оценивается он с точки зрения установок, доминирующих в массовом сознании: как новая возможность самовыражения, профессиональной и личностной самореализации, как новый вариант эскапизма или как лишний стрессогенный фактор в условиях общей неопределенности? Очевидно, что актуальность этого вопроса сегодня определяется не только задачей прогноза потребительского спроса на Интернет-услуги в нашей стране в ближайшем будущем (хотя для практико-ориентированных исследований финальной выступает именно она). Существует и другая, более масштабная, с нашей точки зрения, задача — поиск адекватных решений проблемы «сопряжения» новых информационных технологий с трансформирующимися и еще до конца неопределенными социальными реалиями. Таким образом, в качестве уже сложившихся основных социально-психологических направлений прикладных исследований Интернет-коммуникации можно выделить следующие:

Изучение специфики компьютерно-опосредованного общения (особенностей электронного дискурса, закономерностей нормообразования в Сети, характеристик атрибутивных процессов и пр.);
Изучение характера влияния Интернет-коммуникации на личность пользователя(особенностей его мотивационной сферы, самопрезентаций и идентификационных структур);
Изучение специфичной поведенческой феноменологии (в качестве таковой в основном выступает Интернет-аддикция).

Значительно меньше в практике исследований представлен анализ таких безусловно социально-психологических реалий Интернета как сетевые сообщества (например, их становление и группо-динамические особенности) и отношения между ними (например, межгрупповые конфликты в Сети). Вместе с тем очевидны «выгоды» освоения практической социальной психологией всего проблемного поля Интернет-коммуникации. С нашей точки зрения, они в первую очередь определяются возможностью дополнения данных о закономерностях социального развития личности: рефлексивных механизмах, формирования моделей поведения в неопределенных социальных ситуациях, конструирования элементов образа социального мира, стратегиях самопрезентации и др. Собственно в этом мы и видим возможные задачи дальнейших исследований Интернет-коммуникации.

Сноски

¹ На сегодняшний день при анализе текущих макро-социальных изменений в равной степени используются термины «информационное», «постиндустриальное» и «постмодернистское» общество. Вопрос об истории их возникновения, смешения и современного соотношении выходит далеко за рамки предмета данной статьи. Заметим лишь, что при всем разнообразии мнений, подобная неопределенность терминов свидетельствует о принципиальной множественности реальности, отражаемой ими. [Гидденс, 1999; Masuda, 1983; Poster, 1990]. ² В данном случае мы имеем в виду, естественно, развитые страны западной культуры. На особенностях России с этой точки зрения мы остановимся несколько ниже. ³ Как часто отмечается, единственно возможным сопоставлением по силе коммуникационного эффекта является распространение книгопечатания.

Литература

Бабаева Ю. Д., Войскунский А. Е., Смыслова О. В. Интернет: воздействие на личность//Гуманитарные исследования в Интернете. М., 2000.
Белинская Е. П., Жичкина А. Е. Современные исследования виртуальной коммуникации: проблемы, гипотезы, результаты//Образование и информационная культура. М., 2000.
Белинская Е. П., Тихомандрицкая О.А. Социальная психология личности. М., 2001.
Белл Д. Социальные рамки информационного общества //Новая технократическая волна на Западе./Под ред. П. С. Гуревича. М., 1988.
Гидденс Э. Социология. М., 1999.
Гуманитарные исследования в Интернете/Под ред. А. Е. Войскунского. М., 2000.
Жичкина А. Е., Белинская Е. П. Самопрезентация в виртуальной реальности и особенности идентичности подростка-пользователя Интернета//Образование и информационная культура. М., 2000.
Жичкина А. Е. Взаимосвязь идентичности и поведения в Интернете пользователей юношеского возраста//Автореф. канд. дисс., М., 2001.
Иванов Д.В. Критическая теория и виртуализация общества//Социологические исследования. 1999. № 1.
Иноземцев В. Л. «Вечные ценности» в меняющемся мире//Свободная мысль-ХХ1, 2001. № 8.
Лем Ст. Сумма технологии. М., 1968.
Луман Н. Глобализация мирового сообщества: как следует системно понимать современное общество//Социология на пороге ХХ1 века. М., 1999.
Мониторинг российского Интернета. Выпуск II-2000. М., 2000.
Семпси Дж. Псибернетическая психология: обзор литературы по психологическим и социальным аспектам многопользовательских сред (MUD) в киберпространстве//Гуманитарные исследования в Интернете / Под ред. А. Е. Войскунского. М., 2000.
Социальные и психологические последствия применения информационных технологий. М., 2001.
Фриндте В., Келер Т., Шуберт Т. Публичное конструирование "Я" в опосредствованном компьютером общении// Гуманитарные исследования в Интернете/Под ред. А.Е. Войскунского. М., 2000.
Castells M. The Information Age: economy, society and culture. N.Y., 1998.
Masuda Y.The information society as postindustrial society. W., 1983.
Pickering J. M., King J.L. Hardwiring weak ties: interorganizational computer-mediated communication. Occupational communities and organizational change//Organization Science. 1995, v.6, № 4.
Poster M.The mode of information: poststructuralism and social context. Cambridge, 1990.
Postmes T., Spears R. Deindividuation and antinormative behavior — a metaanalisis// Psychological Bulletin. 1998. V. 123. № 3.
Spears R., Lea M. Social influence and the influence of the «social» in computer-mediated communication//Contexts of computer-mediated communication/M. Lea (Ed.). London, 1992.
Steuer J. Defining Virtual Reality: Dimensions determining Telepresence//Journal of Communication. 1992. V.42 (4).
Turkle Sh. Parallel lives: working on identity in virtual space//Constructing the self in a mediated world: inquiries in social construction. N.Y., 1996.
Young K. S. Internet addiction: The emergence of a new clinical disorder//CyberPsychology and Behavior. 1998. № 3 (1).